Автор: cвященник Илия Ничипоров, доктор филол. наук, проф. МГУ, преподаватель КДС, настоятель Михаило-Архангельского храма села Архангельское Красногорского района
Борис Львович Васильев (1924–2013) – фронтовик, один из классиков военной прозы («А зори здесь тихие», 1967; «В списках не значился», 1974; «Завтра была война», 1984 и др.) – на позднем этапе своего творчества создал цикл произведений о Древней Руси, в число которых вошел роман «Александр Невский» (1997).
Александр Невский с житием, XVI-XVII в.
Источник: icons.pstgu.ru
Не стремясь к последовательному воссозданию биографии великого князя, писатель предлагает емкое художественное изображение кульминационных вех его судьбы, граней его менявшейся личности в контексте обстоятельств духовной и исторической жизни Руси ХIII в.
Романное повествование организовано по кольцевому принципу. В экспозиции 19-летний Александр предстает в общении с отцом – владимирским князем Ярославом Всеволодовичем. К Ярославу, недоумевавшему, «что делать…один на один с бичом Божьим при полном разоре земли моей»1, обращен пытливый «полудетский вопрос сына» о том, «почему люди так жестоко воюют». А в финале, в сцене тягостного объяснения с.причастным к смерти Ярослава братом Сбыславом явлен уже зрелый Невский, познающий неминуемое для себя столкновение индивидуальных тяготений и государственной необходимости.
В юном Александре, испытывающем светлую влюбленность в сестру друга детства, позднее по велению отца вступающем в венчаный брак с дочерью полоцкого князя Брячислава, все более отчетливо просматриваются отрешенность от личных интересов, ибо, по его признанию, душа «иным…занята», деятельный анализ парадоксов русской жизни и предчувствие собственной ответственности на Страшном Суде. Его ранние «рыцарские» представления, «почерпнутые из сочинений Плутарха», овеянное «наивным чувством личной чести» восхищение Александром Македонским постепенно уступают место постижению общественного устройства Великого Новгорода, характера татарской власти над Русью, процесса «медленного, но неуклонного проникновения крестоносцев в Прибалтику». Отчасти глазами центрального героя в романе развернута широкая панорама духовной жизни Руси в пору усобицы, с тревожными симптомами «двоеверия» и поверхностной христианизации: «Все дружинники, крещеные и некрещеные, не забывали и языческих обрядов, призывая перед битвой не миролюбивого христианского Бога, а воинственного Перуна древности. Христианство еще не проникло в сельские глубинки, жалось к городам да княжеским усадьбам, а деревня спокойно обходилась без него, продолжая жить, как жила веками. Маломощная Церковь, не рискуя заниматься широким миссионерством, отыгрывалась в городах, авторитетом своим всячески мешая выдвижению язычников на должностные места, сколь бы эти язычники ни были умны, самобытны и талантливы. Крещение резко облегчало карьеру, а потому многие и крестились отнюдь не по убеждению, а ради собственной выгоды…»
В композиции романа достигается искусное совмещение судьбоносных исторических сцен с решающим присутствием великого князя – частных эпизодов, проливающих свет на невысказанный драматизм его сердечных переживаний.
В батальных подробностях автором показаны и Невская победа новгородцев над шведами 15 июля 1240 г., и личный поединок князя с зятем шведского короля Биргером, которые увенчиваются размышлениями Александра о том, что «русские на крови не пируют», его молитвой в Софии Новгородской. В конфликте с новгородским боярством, вынужденном самоуничижении в Орде перед Батыем и Сартаком, в ходатайстве перед татарами о том, чтобы «освободить церкви, монастыри и всех священнослужителей от всяческих поборов», – за внешней стремительностью удачливого полководца, «молодого могучего вождя» намечаются нелегкое превозмогание тщеславия и обид, сосредоточенность мысли, поиск согласия разума и чувства и смиренное прозрение сверхличной логики истории: «Я не самовластия ищу, я Русь в пучок собрать должен…»
Колоритными красками прорисованы в произведении осада Пскова, где ливонские рыцари превратили православный собор в католический, и особенно битва с ливонцами на льду Чудского озера. Патетика речи и поведения Невского, его торжественное восклицание «Не забудут этого ни сыны наши, ни внуки, ни правнуки!», сопровождаемое тем, как он, «сняв боевой шлем, широко перекрестился на темнеющий восток», оттеняют не смягчаемый ратными победами трагизм людских страданий и смертей: «Стон стоял над застывшим Ледовым побоищем, точно стонало все огромное Чудское озеро. Страшный, уходящий в небытие стон умирающих, истекающих кровью, замерзающих воинов, превратившихся вдруг в беспомощных парнишек, зовущих маму. И слово это витало поверх всего поля сражения в тяжких испарениях отлетающих душ». Скорбное, настоянное на собственном боевом опыте авторское обобщение о том, что «валюта истории – кровь да муки человеческие» находит подкрепление в изображении душевных страданий князя, в его трогательном прощании с погибшим Яруном, в наложившейся на все происходящее личной боли от утраты жены.
Творчески обозревая значительный материал древнерусской жизни, автор утверждает «человеческий» взгляд на историю, чуждый отвлеченной сакрализации ее действующих лиц. Так, государственная мудрость Александра Невского как политика и дипломата в общении с новгородцами, Ордой, литовским князем Миндовгом сочетается с его ужасанием от нравственной нечистоты общественно-политических отношений, где «все продается и покупается», и взысканием высших, Богом определенных смыслов в исторических путях разных народов и государств. В восприятии стареющего отца он выглядел «сдержанным, немногословным старшим сыном…вечно занятым своими, не всегда понятными отцу мыслями», который как будто поменялся с ним «прожитыми годами». При этом известие о «новообретенном» брате Сбыславе пробуждает в Невском давние раздумья об иррациональном течении частной, семейной и государственной жизни, болезненно подтачивающие привычное ему «осознание своей исторической миссии собирателя и спасителя русских земель»: «Перед ним чередой проходили многочисленные младшие братья, любимый Андрей…сложные отношения с татарами, с Миндовгом, с Новгородом, собственной дружиной, но думать сейчас он ни о чем не мог… Он, победитель шведов и крестоносцев, князь, удостоенный личного прозвища, умеющий предугадывать события и всегда точно знающий, чего он хочет, был растерян, как парнишка на льдине…»
Необъятный горизонт государственных попечений Невского – от отношений с Западом и Ордой до забот о Новгороде, воинах, вдовах и сиротах – обнаруживает его аскетическое самоотречение, готовность, вдохновляясь памятью о прапрадеде Владимире Мономахе, «за все теперь отвечать», даже «пойти под венец во имя чисто политических соображений», убедить себя в том, что «мир не в душе нужен, а на Руси». И все же в столь величественном образе автор чутко уловил внутреннюю драму этого, по существу, одинокого человека, которому поневоле довелось «из юности шагнуть во взрослую жизнь, минуя молодость», а потому так проникновенно выведена одна из итоговых в романе сцена встречи Александра с его бывшей первой любовью Марфушей, а ныне инокиней Меланьей, перед которой он доверительно приоткрывает тайны изболевшегося сердца.
Благоверный князь Александр Невский, XVI в.
Источник: icons.pstgu.ru
1Текст романа Б.Васильева «Александр Невский» приводится по электронному ресурсу: URL:https://libking.ru/books/prose-/prose-history/289165-73-boris-vasilev-aleksandr-nevskiy.html#book.(дата.обращения: 19.09.2020).
